«Книги с чердака в деталях»: рассматриваем устройство старинных книг. Кликайте на фото для увеличения.
«Силуэты» — первый сборник повестей Рашели Хин (1863—1928). Старинная книга издана в Москве, в Типо-Литографии Русского Товарищества печатного и издательского дела в 1894 году. 484 страницы. Книга в полукожаном переплете, с владельческими литерами «Я. М.» на корешке, инициалы нами разгаданы. Первое издание. Редкость.
Рашель Мироновну Хин-Гольдовскую, писательницу, драматурга и супругу преуспевающего адвоката, хозяйку одного из московских литературных салонов, шутя называли «мадам Рамбуйе». В российском обществе она стала медиатором между девятнадцатым и двадцатым веками, а её творчество — мостом между Серебряным веком и эпохой соцреализма. О том свидетельствует обширная переписка, среди её корреспондентов — И. С. Тургенев, В. П. Обнинский, П. Д. Боборыкин, Н. И. Стороженко, В. И. Танеев, В. И. Качалов, А. И. Южин, Е. К. Лешковская. Именно Рашели Хин посвящено стихотворение М. Волошина «Я мысленно вхожу в ваш кабинет», которое благодаря Давиду Тухманову стало шлягером во времена застоя:
…Всё, что теперь забыто иль в загоне, —
Весь тайный цвет Европы иль Москвы —
Вокруг себя объединяли вы:
Брандес и Банг, Танеев, Минцлов, Кони…
В гостиной Гольдовских собиралась московская элита, в 1910-х годах поселившаяся на Арбате: врачи, адвокаты, артисты, и все те, кто благодаря уму и таланту смог пройти между Сциллой процентной нормы и Харибдой черты оседлости. Здесь гостили, кроме артистов (пьесы Рашель шли на сцене Малого театра) и литераторов (М. Горький, Л. Андреев, А. Толстой), многие яркие личности. Князь Алексей Александрович Лопухин, в январе 1909 года арестованный «за разоблачение перед преступным сообществом» провокатора Азефа, Онисим Гольдовский защищал его в суде. Блистательный адвокат Анатолий Федорович Кони был «подлинным фейерверком» салона Хин.
К вам приходил Владимир Соловьёв…
…Творец людей, глашатай книг и вкусов,
Принесший вам Флобера, как Коран,
Сюда входил, садился на диван
И расточал огонь и блеск Урусов.
Нетривиальная роль, которую сыграла эта книга, зашифрована на титульном листе в краткой дарственной надписи: «Многоуважаемому Раввину Якову Исаевичу Мазе в знак глубокой признательности за сочувствие нашему семейному горю. Р. Хин (Фельдштейн). Москва, 1896 год, [5 числа четвертого месяца].
Придется прояснить обстоятельства упомянутого семейного горя, пусть и не в наших правилах касаться личной жизни героев. В 1886 году ранний брак Рашель с юристом Соломоном Фельдштейном фактически распадается. И складывается брак новый, с Онисимом Гольдовским — и тот, и другой были помощниками знаменитого тогда адвоката Александра Урусова. Первый муж не дает ей развода, и в 1894 году Рашель совершает отчаянный поступок. Нет, под поезд она не бросается — она проходит обряд крещения. Принимает христианство, что автоматически приводит к прекращению брака, заключенного в традиции иудаизма: «браки между католиками и евреями не признавались ни католической церковью, ни русским законом» (М. Вишняк). Доверие католичеству понятно, принимая во внимание ее дружбу с философом Владимиром Соловьевым (вспомним о его концепции всеединства: настоящее добро обязательно будет истинно и прекрасно): священник Николай Толстой свидетельствовал, что Соловьев в Москве 18 февраля 1896 года причастился за униатской литургией. Чтобы заключить законный брак с фактической супругой, в 1900 году и Гольдовский перешел в христианство, и тогда пара смогла обручиться в костёле. Однако при переходе иудея в христианство раввин обязан предать выкреста херему (см. рассказ Шолом-Алейхема «Выигрышный билет»): совершить траурный обряд как по покойнику и устроить на кладбище знаковую могилу. Но мудрый раввин Яков Исаевич Мазе понял поступок жены и матери, отрекшейся от своей веры в обстоятельствах непреодолимой силы. Дар принят. Страницы разрезаны, прочитаны. Героини повестей были воплощением ума, красоты и благородства, а жизнь — трагизма. И Яков Исаевич не стал добавлять горестей в жизнь автора. А нашему раритету владельцем был заказан переплет, о чем свидетельствуют инициалы «Я. М.» на кожаном корешке.
Не только корешок сообщает, что дар признательности был принят. На цветной издательской обложке, подшитой в переплет, проставлен печатью экслибрис «Яков Исаевич Мазе» и сделана надпись от руки карандашом «11. Я. М.».
Фамилия Мазе – аббревиатура ивритских слов «Ми-Зера Аарон Ха-коэн», то есть «из рода первосвященника Аарона». Юрист, публицист, с 1893 по 1924 годы – главный московский раввин, оберегавший евреев и после выселения из Москвы в 1891 году, и в годы волны антисемитизма, сопровождавшей «дело Бейлиса», и в годы государственных потрясений. Яркий оратор, Яков Исаевич произнес фразу, ставшую крылатой: «Революцию делают троцкие, а расплачиваются за неё бронштейны». «Он всегда был среди обиженных, а не среди обижающих» (надпись на его надгробном памятнике). Его именем названа улица в Тель-Авиве. На форзаце, рядом с техническими пометами, – автограф Якова Мазе, сделанный железным пером и чернилами.
Яков Исаевич собрал уникальную многоязычную библиотеку. Часть её стала национальным достоянием Израиля, но 9 ноября 1936-го его дочь Аля Яковлевна Савич передала в дар Всесоюзной библиотеке им. В.И. Ленина свыше трех тысяч томов. При передаче наследница выдвинула одно условие: библиотека не обезличит книги, а сохранит их как единую коллекцию, образовав отдельный книжный фонд Я. И. Мазе с собственным каталогом. Условие было принято. О том свидетельствуют технические пометы на форзаце. Сохранившийся обрывок каталожной карточки среди страниц служил закладкой.
В марте-апреле 2018 года в Центре восточной литературы Российской Государственной Библиотеки работала выставка «Московский раввин Яков Мазе и его книжная коллекция»: свыше восьмидесяти книг и периодических изданий из его собрания, а также книги авторства Якова Исаевича из фондов РГБ. Однако факты свидетельствуют, что библиотека не особо придерживалась договоренностей с наследницей. Штамп «погашено» на обороте титульного листа нашей реликвии датирован 1956 годом.
P. s. Семья Рашели достойно прошла свой трагический маршрут: и сквозь «смотр революции», и сквозь «зловещее, мрачное время». Эмиграции, возвращения, семейные политические разломы. Онисим Гольдовский, один из основателей партии конституционных демократов, не понимал, «как можно так грустить и чувствовать себя несчастной, когда живешь в такое великое, историческое время, когда все человечество вышло на борьбу за свободу». Вскоре он был арестован большевиками и скоропостижно скончался в 1922 году. В 1923 году Рашель Мироновна написала пьесу «Дурная кровь (На баррикадах)». Член Всероссийского Союза писателей и Общества любителей российской словесности при Московском университете, она больше не публиковалась. Её сын, Михаил Фельдштейн — правовед и переводчик — оставил нам перевод Макиавелли, сделанный для издательства «Academia». Он входил в ближний круг Андрея Белого, Максимилиана Волошина, Константина Бальмонта, Марины Цветаевой — внук Рашели Мироновны одновременно племянник Марины Ивановны. Михаила Соломоновича расстреляли в 1939-м как немецкого шпиона. В 1957-м реабилитировали.
P. p. s. «Раскройте вновь дневник…» — сохранились 32 тетрадки с дневниковыми записями Рашели Мироновны за 1891—1917 годы. События были увидены – из самого полымя! – умными глазами и записаны ясным и точным языком. Будто читаешь сегодняшние блоги. Откройте эту столетнюю капсулу времени – прочтите несколько избранных цитат. Не кружимся ли мы и посейчас в этой петле?
31 октября 1894 года. Молодой император прошел совсем около нас. Это небольшого роста худой человек, с добрым и симпатичным, совсем молодым лицом. Все у него, как у миллиона молодых людей его возраста. Но он «Божией милостью» избавлен от трех четвертей страданий, терзающих человечество. Зависть, самолюбие, нужда, искательство, унижения, — все это для него лишь абстрактные представления. Наука, искусство, природа, любовь — к его услугам. Чего еще? Живи и благотвори копошащимся внизу смертным!
23 января 1895 года. Особенную сенсацию производил рассказ о том, как молодой царь пешком, без охраны, без свиты, вдвоем со своей невестой гулял по Невскому, зашел с ней в магазин и купил ей пару перчаток. Эта «пара перчаток» a fait le tour de la Russie et du mond [обошла всю Россию и весь мир (фр.)], об этом живописали все иностранные корреспонденты: в этом «предчувствовали» зарю новой исторической эры. И вот, отвечая тверским земцам на всеподданнейший адрес, государь взволнованный голосом выкрикнул, что надо оставить «бессмысленные мечтания». Говорят, что державший золотое блюдо с хлебом-солью тверской предводитель дворянства был так потрясен, что чуть-чуть не упал в обморок и уронил блюдо. Говорят, что депутаты оцепенели от ужаса, что в зале царило мертвое молчание и что только небольшая группа придворных и гвардейских офицеров кричала «ура». Газеты сразу очнулись от «бессмысленных мечтаний» и пишут суровые статьи о вреде «тумана» и о том, как хорошо, что все стало «ясно». Вообще — российский кавардак! Из этого ничего хорошего выйти не может. Вместо взрослых и смелых манифестируют юноши и дети…
12 марта 1902 года. «Московские ведомости» выпустили в добавление «Правительственное сообщение» с приговором по студенческим беспорядкам. 25 человек передаются «в распоряжение» Иркутского губернатора на сроки от двух до пяти лет. 567 человек приговорены к заключению в Архангельскую тюрьму сроком от 3-х до 6-ти месяцев. 14 человек освобождены. Это в Москве.
…На той неделе в почетные члены Академии по разряду изящной словесности был избран Горький. А через несколько дней появилось правительственное разъяснение, что выборы следует считать «недействительными», ибо Академия Наук не была осведомлена, что Алексей Пешков находится под следствием по какой-то статье… Это, по крайней мере, пикантно… Чехов и Короленко, возмущенные такой наглостью, отказались от звания почетных академиков. Бедный Анатолий Федорович Кони! Ему должно быть ужасно неловко. Хорошо Чехову и Короленке — взяли и вышли… Ну, а сенатору, особе 4-го класса, это не так-то легко.
31 января 1904 года. Какая тяжелая атмосфера! …Толпы всяческого сброда запружают улицы, орут: ура! Требуют, чтоб «выходила музыка»… Вчера с концерта пришлось возвращаться в объезд. Черная горланящая волна. Кто-то пьяным голосом ревел: «У-у-ррр-а-а-а! и больше ни с-с-с-лло-ва!!!» С час назад наши Петровские Линии были запружены толпой. Она стояла у гостиницы «Россия» и требовала, чтобы к ней вышел оркестр. Оркестр не вышел, и толпа разошлась. Пока — это мирные манифестации. Но это, конечно, дикая орда, которую деморализовать и разнуздать ничего не стоит…
10 июля 1904 года. Сегодня Москва хоронила Чехова. С Николаевского вокзала до Новодевичьего монастыря гроб несла на руках молодежь. Зато в Петербурге отличились. Встретить прах Чехова собралось человек 15-20. Гроб прибыл в товарном вагоне для провозки свежих устриц (!). Не было ни священника, ни певчих. По «счастливой случайности» в это же время прибыло из-за границы тело генерала Обручева, которого дожидалось на вокзале блестящее общество. Встречавшие тело Чехова упросили священника и певчих отслужить литию и у вагона «для устриц», приютившего Антона Павлыча…
29 ноября 1904 года. Живем в каком-то чаду… Ложимся в 2-3 часа ночи, а то и позже. И не мы одни так, а все, кого ни спросишь… Москва точно с ума сошла. Всюду одни и те же разговоры… Одни иронизируют, другие торжествуют, третьи сомневаются, четвертые уповают, пятые трепещут, но все — оптимисты и пессимисты, консерваторы и либералы, флегматики и сангвиники, старики, студенты и даже актеры — все чего-то ждут, ждут скоро, с часу на час, ждут напряженно и трепетно.
26 декабря 1904 года. Не до праздника. Все возмущены. Поражение под Порт-Артуром — это не трагедия, а трагический скандал. Позор, срам… Не было боевых снарядов, на 200 японских выстрелов наши несчастные могли отвечать едва одним. Ни провианту, ни медикаментов. Ели тухлое собачье мясо, самые ужасные операции несчастные раненые терпели и несчастные доктора делали без хлороформа, а японские гранаты убивали в госпиталях раненых и врачей. Наших взято в плен больше 32.000 , из них раненых — 15.000. Генералы, адмиралы, полковники… Весь наш флот уничтожен. Какой лакей, этот хваленый Стессель! Теперь он шлет такие телеграммы: «Государь! Суди нас, но суди милостиво! Люди стали тенями…» А всё время сыпал такие хамские депеши: «Счастлив донести…», «Люди рвутся в бой…», «Дух отважный…», «Всего вдоволь…» (негодяй!).
16 июля 1914 года. Австрия объявила войну Сербии. …Что это будет, Боже мой! Ведь европейская война это водворение варварства, мрака, неисчислимых бедствий, банкротства культуры! И сколько дикости в образованных русских людях. Третьего дня я была в Москве. У меня пили чай Обнинский и Лузина. Они обсуждали, когда и где мы будем «лупить» немцев. В столовую вошел Онисим Борисович и сказал, что ему только что сообщили из разных банков, что есть надежда на мирный исход австро-сербской истории. И что же! Обнинский и Лузина не могли скрыть своего разочарования — до того хочется «подраться» с немцами. А ведь у нас неурожай, только что в Петербурге бастовало 200.000 рабочих, по всей России — забастовки не прекращаются, у нас царствуют Кассо, Маклаков, Распутин… Видно мало! Надо еще бить немцев.
1 августа (19 июля). Москва точно вымерла. На всех лицах растерянность и — ужас, который одни — еле скрывают под маской напряженной сдержанности, а другие — кто попроще — выкладывают напрямик. …Всюду пусто. …У Мюра вчера взяли триста служащих. Часа в 3 на всех углах Москвы появились синие плакаты, что призываются ратники ополчения. Ужас панический.
…У газетчиков рвут газеты. Читают с жадностью, точно хотят вычитать не то, что напечатано, а то, что хочется, чтоб было, т.е. что войны не будет.
…Энтузиазма — ни малейшего. Когда мы в 6 ч. вечера ехали на Казанский вокзал — мы встретили две манифестации. Человек двести оборванцев несли «портреты» и пропитыми голосами орали — так отвратительно, что хотелось только одного — от них подальше… Как одно это слово: война! — все изменяет. Точно по другой земле ходишь. Из каждого камня глядит смерть и ужас. …Война еще не объявлена.
7 августа 1914 года. …Ужас войны и заключается в той молниеносной быстроте, с которой из человеческой памяти выпадают все понятия о человечности, религии, совести, морали и даже простой порядочности. Все произведения человеческого труда, ума, таланта и гения разрушаются сразу и беспощадно. Утром сегодня, перед отъездом в город, Онисим Борисович упрекал меня за мое удрученное состояние духа… А я отвечала: — Как ужасно, что в двадцатом веке, сто лет после французской революции, когда все школьники уж в хрестоматиях могут читать о «правах человека и гражданина», когда люди одолели воздух, воду, пространство, — стоит захотеть какому-нибудь Гогенцоллерну или Габсбургу, или Романову — эти же люди сразу превращаются в убийц, самоубийц и палачей… И ведь подумать только, что, если бы эти миллионы людей, которые по приказу бросили сразу свои семьи, свои занятия, все дела жизни, если бы эти люди не ПОСЛУШАЛИСЬ — войны бы не было, война стала бы невозможной!..
…Это ожидание: вот-вот!.. завтра! а может быть, сегодня!.. может быть, уже разразилось, только еще не дошло до нас — парализует всякую деятельность. Такое впечатление, что люди двигаются, но не ходят, дремлют, но не спят, говорят, но не договаривают, и никто ничего не делает, потому что не стоит делать, все равно после придется все переделывать по-иному…
А пока по-прежнему свирепствует цензура. Газетам запрещено писать о том, что больше всего волнует общество. Дума и Государственный Совет закрыты до 14 февраля. Будут ли они созваны в обещанный срок — под большим сомнением. Атмосфера все сгущается. Воинственный «пыл» давно пропал. Вялую декламацию еще кое-как поддерживают официальные корреспонденты и агенты. С «фронтов» все приезжают злые и возмущенные. Мужики проклинают войну… Совсем исчезло чувство страха, этот исторический русский тормоз. В трамваях, на улицах, в вагонах, театрах, гостиных — все громко ругают правительство и все ждут… переворота как чего-то неизбежного…
1 марта 1917 года. И это не сон! Надо верить!.. А в душе привычное, всей жизнью взрощенное, сомнение. «Верую, Господи, помоги моему неверию»… Как это ни удивительно, но, по-видимому, меньше всех ожидал катастрофы Николай II. Он не чувствовал, как шатается под ним трон. Ничто так не ослепляет человека, как власть… Главный атаман — Ленин… Его слова точно гвозди, которые он молотком вколачивает в твердые черепа своих ацтеков. Коротко, грубо, просто, властно. Чрезвычайно элементарно, но… талантливо.