«Книги с чердака в деталях»: рассматриваем старинные книги.
Книга привлекала внимание незнакомым именем на обложке, надписью на её обороте (всё от руки одним стильным почерком) и оранжевым ярлыком с напечатанным номером на корешке. Расшифровывая эти элементы, вновь попадаем в точку бифуркации: в шестидесятые годы девятнадцатого века, когда вернувшиеся при Александре Втором ссыльные декабристы и петрашевцы (в т. ч. создатель «бесов») окончательно разбудили Герцена (Версилов в «Подростке» Достоевского) — и не только его.
В итоге разыгравшаяся фантазия потребовала сформулировать хотя бы вопрос для очередного турнира «игры в бисер». Или же в стилистике высокой пародии на настоящее сочинить авантюрный роман о забытом библиофиле — талантливом и харизматичном молодом человеке, поверившем, что есть на свете взрослые люди, знающие куда жить.
Однако в соответствии с задачей раскрытия антикварного фонда просто вкратце расскажем об особенностях обнаруженной в Блохинке культурной и исторической реликвии, ее книжной судьбе и о ее владельце Викторе Касаткине — позволим себе именовать нашего героя кратко, поскольку именно так, без отчества, он представился в подписи, служащей экслибрисом: он был еще очень молод, 29 лет от роду, когда приобрел второе издание нашумевшей годом ранее книги.
Митчел, О.М. Небесные светила, или Планетные и звёздные миры: популярное изложение великих открытий и теорий новейшей астрономии / пер. с англ. А. Мин; [2-е изд.] — М.: Типография Грачева и Комп., 1860. [8], IV, 415, [1] с.
Десять лекций. С приложением из небесной механики Денисона Олмстеда, профессора астрономии в Йельском колледже. Множество рисунков. Редкость.
Виктор не удостоил приобретение переплетом, однако на обороте издательской обложки оставил библиографическую заметку: «Первое издание этой книги вышло в Москве в 1859 году. Отпечатанное в той же типографии «Грачев и Ко», годом раньше первое издание вышло на бумаге большего формата, имеет только 428 страниц…»
Типография Грачева и К° находилась в Москве, у Пречистенских ворот, в доме Мильяковой (позже дом Шиловой) с конца 1850-х годов до 1876-го — этим годом датированы последние из известных выпущенных ею книг.
Книга или четыре гуся?
За покупку Касаткин отдал один серебряный рубль — сколько это в сегодняшних реалиях? Примерно в те поры такого рубля «хватило бы на трёх поросят, четырёх гусей или четыре килограмма мыла — при зарплате земского врача от 180 до 240 рублей в год. Школьный учитель получал до 90 рублей». Сейчас на нумизматических аукционах цена монеты «1 рубль 1860 года» колеблется от 440 тысяч рублей и до 15 миллионов.
Генерал Old Stars
Автор книги, Ормсби Макнайт Митчел, родился 28 августа 1810 года. Завершив курс в Вест-Пойнте в 1825 году, оставался там три года ассистентом профессора математики. Затем занимал несколько военных должностей, изучая одновременно право, затем отправился в Цинциннати и сдал экзамен на адвоката. В 1836 году стал доцентом математики, философии и профессором астрономии в колледже Цинциннати. В 1841 году он начал рассказывать публике, как интересно наблюдать за звёздами – и прославился в национальных масштабах.
У Митчела была высокая мотивация — он очень хотел телескоп.
«… Стоить т о л ь к о припомнить, что телескопъ— этотъ искуственный г л а з ъ человѣка — обладаетъ т а к о ю проницательною с и л о ю…»
Увлекательные лекции принесли нужную сумму — Митчел собирал деньги лично. Он организовал Астрономическое общество в Цинциннати и отправился в Европу за телескопом. В марте 1845 года звездочет воздвиг телескоп-рефрактор — второй по величине в мире.
Митчел успел создать несколько книг. Первая — «Небесные светила» — вышла в 1848-м, последняя — «Популярная астрономия» — в 1860-м. А потом в США разразилась Гражданская война (1861—1865) — и страстная пропаганда затянула звездочета в армию. И Митчел перестал писать книги, получил чин генерал-майора, командование отрядом в Южной Каролине и прозвище «Старые звезды» (Old Stars). Он остался в народной памяти благодаря «Великой погоне за локомотивом» (иначе «рейд Митчела»). В 1862 году Митчел заболел и умер от лихорадки.
То есть издание 1860-го не только редкое, но и прижизненное — что придает ему особую ценность.
Живостью языка текст обязан не только автору, но и переводчику — Андрею Егоровичу Мину (1828–1886), выпускнику Московского университета, российскому этнографу и математику, популяризатору естественно-научных знаний. «Небесные светила» переиздавали неоднократно (1868, 1900), последний раз — в 2012-м. Она вполне читабельна и сейчас — увлекает не только история науки, но и занимательность ее изложения. Однако за 186 лет существования наш экземпляр не нашел своего читателя — страницы разрезаны лишь частично, в основном на иллюстрациях.
Кем был господин Касаткин?
Возможно, Виктор Иванович Касаткин (1831—1867) — русский революционер, литератор — в оставшийся ему кусочек кипучей жизни просто не успевал наслаждаться чтением? В биографической справке энциклопедии Руниверсалис скупо обозначены три линии жизни Виктора Касаткина: московский журнал «Библиографические записки», герценовская «запрещенка» и типография в Берне. И нет ни слова о его книжном собрании, несмотря на то что «библиотека Касаткина к смерти владельца насчитывала 25 тысяч книг, не считая рукописей. Если же иметь в виду, что большая часть изданий были уникальными, то цифра эта представится чрезвычайно значительной» («Собиратели книг в России»/Сост. Л. М. Равич).
Дополним энциклопедический пунктир цитатами из эпистолярных источников, мемуаров и перлюстрационных копий переписки.
«Прочный культурный круг»
«Не знаю, знакомы ли вы с В.И. Касаткиным. Если нет, то познакомьтесь, это прекрасный и весьма умный господин» (А. Н. Афанасьев, тот самый, собиратель русских народных сказок, — Пекарскому).
В документах эпохи — письмах, дневниках — имя Виктора Касаткина появляется с 1857 года.
«Лето 1857 года прожил я в Архангельском, приезжая в Москву только два раза в неделю. Я жил на одной даче с Касаткиным, впоследствии эмигрантом. Это был человек неглупый, но весьма легкомысленный. У него была большая библиотека преимущественно запрещенных книг, здесь я прочел ’’Полярную звезду” и ’’Колокол”, тогда начавший выходить» (из мемуаров К. Н. Бестужева-Рюмина).
То есть Виктор в свои 26 лет еще доверчив и дает читать новым знакомым запрещенные издания Вольной типографии Герцена — к концу оставшегося ему десятилетия он будет переходить на шепот, разговаривая по-русски на улицах Берна с женой.
«Вспомнил постыдную нерешительность насчет бумаг к Г<ерцену>, которые принес мне присланный по письму Колбасина Касаткин. Я сказал об этом Чичерину, и он как будто презирал меня» (из дневниковой записи Л.Н. Толстого, сделанной 3 февраля 1857 г.).
«…Касаткин принадлежал к той московской молодежи (Е. Якушкин, Афанасьев), которая была близка с друзьями Герцена и декабристами. Петербургский издатель Колбасин был связан с Тургеневым и кругом «Современника», но в данном случае, видимо, просто рекомендовал Касаткина Толстому» (Натан Эйдельман, «Тайные корреспонденты «Полярной Звезды»).
«Совсем другое дело переписка между Якушкиным, Афанасьевым, Касаткиным, H. Щепкиным, Ефремовым и отчасти Гаевским и Гербелем. …Почти все семеро — близкие друзья (всем в период «Полярной звезды» 30–35 лет; несколько моложе других Касаткин). Якушкин «на ты» с Афанасьевым и Гаевским, Касаткин — со Щепкиным» (Натан Эйдельман).
В письме к Евгению Якушкину (да-да, сыну декабриста) Виктор рассказывает о празднике у Щепкиных, где в «Женитьбе» Гоголя он сам исполнял роль Подколесина, а Афанасьев играл Степана. Эти семеро обмениваются и подпольными новостями — друг другу доверяют.
Касаткин был несколько моложе других «герценовцев». Из богатой купеческой семьи. Эрудит, свободно владел основными европейскими языками. «Весьма образованный» — возможно, он был выпускником Московского университета, как и его друзья? «Литератор» — так определила его род деятельности власть (и энциклопедия), в современных терминах — «копирайтер», «колумнист», пишущий редактор.
Что заставило Виктора выпасть из обыденности московских мажоров и вложиться жизнью в общее благо — остается тайной. Дерзкий ум, неуемная энергия? Семейная книжная коллекция, позволившая ему «в просвещении стать с веком наравне»?
«Касаткин владел ценнейшей коллекцией русских старопечатных изданий. По отзывам современников, это было самое крупное частное собрание русских инкунабул. Великолепно была представлена и периодика XVIII века, в те годы — предмет исканий самых страстных библиофилов» (Л. М. Равич).
«Возможно, что среди его предков были масоны, последователи Н.И.Новикова, а также раскольники… библиотека Касаткина (тем она и славилась) была богата такими рукописными материалами по расколу и масонству, которые владелец приобрести просто не мог. Напрашивается мысль, что хотя бы часть их восходила к семейному собранию, была наследственной». (Л. М. Равич).
«Партия Герцена и Огарева»
Что это значило в шестидесятых? Лучше перечитать детальное и честное повествование Герцена, оно того стоит — и былое и думы, но напомним одним абзацем. Герцен и Огарев трансгрессировали в революционеров под впечатлением повешения декабристов — дворянство ожидало их помилования — и в 1847-м покинули Россию. После расстрела картечью пролетариата в Париже в 1848 году Александр Иванович разочаровался и в республике и переселился в Лондон — развивать и распространять в России идеи «русского крестьянского социализма». Как полагают некоторые современные исследователи, из его идей должна была получиться социальная система, подобная Швеции, Франции, Швейцарии (там и проживают его потомки, также и в Новом свете). В 1855 году в разгар неудачно идущей Крымской войны умер император — трон получил цесаревич Александр. Общество, которому обещаны великие реформы, медленно выходит из николаевской заморозки и полнится иллюзиями. Оппозиционеры пока не радикализировались в народовольцев: они владели логосом, и еще оставалась возможность писать, издавать и распространять свои идеи — период своего рода «гласности и перестройки». С 1857-го Герцен начинает выпускать «Колокол» («звонить обо всем») тиражом до 2500 экземпляров, что покрывает практически все читающее население России, бесплатно, включая Александра Второго, которому Герцен адресовал открытые письма.
«Государь, дайте свободу русскому слову. Уму нашему тесно, мысль наша отравляет нашу грудь от недостатка простора, она стонет в ценсурных колодках. Дайте нам вольную речь... Нам есть что сказать миру и своим».
«Когда наш почтенный Николай наконец умер из патриотических побуждений, для того чтобы освободить Россию от чудовища, я немедленно начал издавать альманах „Полярная звезда“. Но настоящая, серьезная пропаганда — это газета „Колокол“» (Герцен)
Касаткин в сентябре 1860-го в Лондоне знакомится с Герценом, чтобы организовать регулярную доставку изданий Вольной типографии в Россию, и получает у Огарева опыт редактирования.
«Библиографические записки» с дурной репутацией
Вернувшись в Москву, Виктор подхватил выпавшие из рук замученного цензурой Афанасьева «Библиографические записки» — рупор гласности того времени и центр притяжения библиофилов.
«Мы разумеем ту библиографию, которая знакомит с живым содержанием редких, малодоступных и тем не менее любопытных изданий, которая выписывает драгоценные указания, затерявшиеся в неизданных рукописях или в грудах книжного хлама, и сообщает их во всеобщее сведение <…>.» (из программы в Главный комитет цензур).
Касаткин возобновил работу над журналом за собственный счет — прежняя редакция имела от издания только убытки. Виктор писал «библиографические исследования», ввел новые рубрики, сделав журнал более академичным — «сух», критиковал Афанасьев — и узкоспециальным. И занимательным — Касаткин собирал библиофильские известия в иноязычных изданиях и публиковал «пеструю смесь», сопровождая своими комментариями.
От друзей из тайной полиции ему было известно: цензорам велено «особо присматривать за журналом.
«Материалов для „Библиографических записок“ довольно, но, увы, большей частью они не цензурного свойства <…> цензура московская — олицетворенная мерзость и тупость <…> У меня погибли 4 статьи. Ожидают погибели целый десяток. Что делать? Просто руки опускаются». (Касаткин — Якушкину).
«Цензор… в дебатах со мною <…> объявил мне, что приставлен к „Библиографическим запискам“, как собака», и советовал «не издавать бы вовсе такого заслужившего дурную репутацию журнала» (Касаткин —Гаевскому).
Изобретая разные способы маскировки, эвфемизмы и прочие уловки, друзья по «прочному культурному кругу» сумели многое сказать в «Библиографических записках».
«…Я добыл для Библ<иографических> записок преинтересные материалы (письма Державина, Шувалова, протоколы первых академических заседаний и дело Радищева), но боюсь, чтобы они под руками Касаткина и Гилярова не утратили своей девственной чистоты» (Афанасьев —.Якушкину).
В то же время они как тайные корреспонденты Вольной русской типографии готовили к печати потаенную русскую литературу. Считается, что «Материалы для биографии Пушкина» увидели свет благодаря друзьям Касаткина. И не только Пушкин.
«.…Мы с благочестием средневековых переписчиков апостольских деяний и жития святых принимаемся за печатание „Записок декабристов“…» (в 143-м листе «Колокола»).
«Хорошие русские» в деле
Переписка «семерки» за 1861–1863 года дает представление о подпольной России и их нелегальной работе.
«На днях к посылке в Ярославль я присоединил присланную Вам карточку с лицами А. И. и Н. П. [<Герцена и Огарева>]. …Читали Вы 89-й №< «Колокола»>, где статья О-ва <0гарева>; если нет, то я захвачу его с собой: мне страх хочется потолковать с вами об этой статье». (Касаткин — Якушкину).
В одном из писем Касаткин рекомендует Якушкину члена Центрального комитета общества «Земля и воля» А. А. Слепцова как «одного из самых горячих участников образовавшегося в Петербурге общества для распространения нужных народу книг и учебных пособий». В свою очередь и Слепцов мемно отзывается о Викторе: «…Разослать квитанции Касат<кину> и другим хорошим русским на континенте».
Конспирация «герценовцев» по нынешним временам наивна — «Колокол», напечатанный на тонкой бумаге, везли сквозь границы в чемоданах с двойным дном. Случалось, что друзья совсем не имели времени позаботиться о секретности: предупреждения о подготовке нападений на Герцена в октябре 1857-го и осенью 1861-го были посланы из Петербурга в Лондон по открытому надежному адресу. В одном из лондонских донесений агентов III отделения говорится, что Достоевский «свел там дружбу с изгнанником Герценом и Бакуниным» (Ставрогин, отчасти, стилизован Достоевским под Бакунина). Но до 1862 года самодержавие не преследовало оппозиционеров из Вольной печати. III отделение не открывало следствия против лиц, объявленных московским генерал-губернатором Закревским «корреспондентами Герцена» — в борьбе за общественное мнение власть долго надеялась на Булгарина и Филарета. Есть предание: когда шеф жандармов Долгоруков представил царю список «корреспондентов Герцена», Александр Второй бросил его в камин.
Когда контрпропаганда не справилась
В дневнике Афанасьева зафиксированы подробности о появлении прокламаций, об аресте Михайлова, предательствах. 15 ноября 1862 года Касаткин предупредил Герцена «Из Петербурга пишут лаконически, что Перетц — шпион».
«Весной возвратился из Москвы и Петербурга Кельсиев. Его поездка, без сомнения, принадлежит к самым замечательным эпизодам того времени. Человек, ходивший мимо носа полиции, едва скрывавшийся, бывавший на раскольничьих беседах и товарищеских попойках — с глупейшим турецким пассом в кармане — и возвратившийся sain et sauf [здоровым и невредимым (фр.)] в Лондон, немного закусил удила» (Герцен).
Неосторожность Кельсиева спровоцировала «процесс 32-х». Последовали аресты, преследования, страх и отступничество (между прочим, за «Исповедь», написанную Кельсиевым под арестом, позже, в 1967-м, император даровал ему прощение). В итоге по делу о «сношениях с лондонскими пропагандистами» для допроса были вызваны около ста человек.
«...Я не поеду — и пусть они страмятся и лишают меня чинов и т. д.» (Иван Сергеевич Тургенев — Герцену).
Однако 7 января 1864-го Тургенев (в «Бесах» он Кармазинов, бесспорно) дал показания в Сенате и заявил о «полном идейном расхождении с Герценом и прекращении личных сношений с ним».
«Колокольщикам петля готова…» (акростих Б. Федорова, «Ороскоп кота»).
В декабре 1862 года получил вызов для допроса и Касаткин. Но трикстер сыграл свою игру: Виктор заблаговременно переехал в Женеву, забрав с собой и жену, и библиотеку, и деньги, — вызов в тюрьму он легко проигнорировал и перешел на положение политэмигранта.
«Преданных по высочайшему повелению суду правительствующего Сената, находящихся за границею Александра Серно-Соловьевича, литератора Касаткина и Василия Кельсиева за ослушание противу правительства, состоящее в неявке их в Россию, несмотря на делаемые им вызовы, — лишить всех прав состояния и считать их изгнанными навсегда из пределов государства».
Инвестиции в запрещенку
Касаткин совместно с Бакстом открыл в Швейцарии типографию и стал организатором доставки в Россию лондонских и бернских изданий. Виктор состоял при бернской типографии кем-то вроде представителя Герцена —«не уставайте, развивайте наши мысли... торопитесь печатать, — первые оттиски в Лондон» (Герцен — Касаткину). У «молодой эмиграции» он получил прозвище «герценовской цепной собаки».
В 1963-м началось польское восстание. Герцен его поддержал, в Бернской типографии печатали прокламации Огарева: «Братья солдаты! Одумайтесь — пока время...», «Братья солдаты! Ведут вас бить поляков...», «Всему народу русскому, крестьянскому от людей ему преданных поклон и грамота». В 1863-м были изданы «Записки Руфина Пиотровского. Россия и Сибирь». Запискам предпослано предисловие, подписанное анонимом «Великоруссы» — яркий публицистический текст: «Записки польских изгнанников... дадут понятие о том состоянии, в которое ввергнута несчастная польская нация, угнетенная, задавленная, растерзанная, но не уничтоженная и не порабощенная…».
«Анонимный автор предисловия упоминает о своем «долгом пребывании в Варшаве» и, говоря о петрашевцах, причисляет себя к «современникам и ровесникам этих благородных сынов России». В рядах тогдашней эмиграции был лишь один «ровесник» петрашевцев — это В.И. Касаткин, родившийся около 1831 г. Жил ли он «долгое» время в Варшаве, неизвестно, так как биография его до сих пор не изучена. Неопубликованные письма его к Е.И. Якушкину показывают, что он владел польским языком» (Б. Козьмин, «Русская типография в Берне»).
В обществе мнения о восстании в Польше разделились, и «Колокол» потерял часть читателей. Касаткин согласился вложить свои средства в расширенный общеэмигрантский «Колокол» и в 1865—1866 годах стал совладельцем издательско-типографской акционерной компании, которой Герцен передал свою Вольную русскую типографию.
«В обществе примут участие главное: Николай Платонович, Александр Иванович с сыном, Чернецкий, Бакст, я и вы; как книгопродавцы: Серно-Соловьевич, А.А. Черкесов и еще двое или трое денежных людей. Общество будет основано на акциях … Что вы об этом думаете и как хотите участвовать?» (Тхоржевский — Касаткину).
«Так как большинство шансов за то, что деньги будут, то, не теряя времени, следует обсудить и развить проект во всех подробностях, чтобы иметь возможность с начала же нового года приступить к его осуществлению» (Касаткин — Герцену).
Были выпущены акции стоимостью в 200 франков.
«„Молодая эмиграция“ требовала, чтобы редакция газеты зависела от целой корпорации эмигрантов, которой должен был быть передан и фонд Бахметева и еще сумма, обеспечивающая „Колокол“. Герцен, основываясь, главным образом, на том, что „Колокол“ есть литературное дело, а из молодых эмигрантов мало кто доказал свои способности к литературе, не соглашался выпустить редакцию „Колокола“ из своих рук…» (Л.И. Мечников).
Золото Бахметева
В 1857 году русский офицер П.А. Бахметев (прототип Рахметова в романе Чернышевского «Что делать?»), уезжая в Новую Зеландию, чтобы организовать «колонию на совершенно социальных основаниях», заехал к Герцену. Открыв чемодан, передал ему золота на 20 тысяч франков «для нужд революционной пропаганды». Соглашаясь взять деньги, Герцен сказал, что воспользуется ими лишь в крайнем случае и постарается сохранить до возвращения Бахметева (он не вернулся, и судьба его неизвестна). Герцен отказался передать эти средства и для расширения деятельности «Колокола», и в фонд помощи русским эмигрантам. В 1869-м Герцен высказался и против финансирования из «бахметевского фонда» деятельности Нечаева (в записных тетрадях к «Бесам» Петр Верховенский почти везде назван «Нечаев» — тот тоже бывал у Герцена и Огарева, как бы они не открещивались от него позже).
«Касаткин и анти-Касаткин»
«В последние два дня я увидел, что, несмотря на palazzo, приисканное Касаткиным [для Герцена и его типографии], Женева невозможна, по крайней мере, почти невозможна от этих праздных интриганов. Может, они и добрые люди, но самолюбие все потемнило» (Герцен — Огареву).
«Кто тебе говорил, что Касат<кин> хочет властвовать и повелевать? При всех своих капризах, он все-таки не мальчишествует, как утяты, с которыми время пришло покончить раз навсегда. Пожалуйста, ты ему не пиши против типогр<афии>. Кто хочет акции — пусть берет у меня, кто хочет брать без имени — пусть берет без имени. Заведовать морально — буду я, голландской сажей — Чернецкий. Кас<аткин> associé [компаньон]» (Герцен — Огареву).
«…Касаткин обещает для меня разменять каких-то фондов на 7000 фр…
Вчера была первая «Посполитая беседа» — она началась под обстоятельствами самыми благоприятными для птенцов — и которые меня расположили к тысячи уступкам …А что ты думаешь о том, чтоб передать птенцам совсем «Колокол» и остаться при «Полярной звезде»? … Желание доброе есть, и хотя все изгажено чудовищными самолюбиями (Утин в главе) и партией женщин (Шелгунова, Утина, Гилочева ?) и Александром Серно-Соловьевичем — который за что-то ненавидит меня — но, может, им и удастся. …Касаткин и анти-Касаткин в экзасперации и клевещут друг на друга…» (Герцен – Огареву).
«Касаткин имеет слишком много скверного самолюбьица и очень много способности причинять сплетни и ссоры» (Утин — Огареву).
«Не знаю, помирил ли я, но, кажется, свел на приличную ногу. Касаткин виделся у меня с Бакстом, при прощании в зале железной дороги я именем Николая, Лондонского миротворца [т.е. Огарева], просил их забыть вздор — обещали постараться» (Герцен — Огареву).
«Здесь я покончил мирно. …Помощи по типографии и пр. от них ждать нечего, скорее Касаткин сделает что-нибудь. Мне с ними ужасно скучно… Утин хуже других по безграничному самолюбию... Что „Колокол“ издавать в Лондоне при новом взмахе в России нельзя, это для меня ясно. …Но что мы будем делать с милой оравой этой, я не знаю» (Герцен — Огареву).
«Женевские щенята в последнюю минуту отказались от всего (по приказу из Цюриха), — да чорт же с ними, наконец» (Герцен — Огареву).
«… Итак, что предвидел Лугинин, что говорил Касаткин, — все оправдалось. Пора же, наконец, и тебе окончательно вразумиться на их счет. У них нет ни связей, ни таланта, ни образования; один Мечников умеет писать; им хочется играть роль, и они хотят употребить нас пьедесталом» (Герцен — Огареву).
«Зачем вы разошлись с Касат<киным> — у которого капитал? Вы опять думаете устроить дело на бах<метевский> фонд (т. е. взявши наши средства — etc.)» (Герцен — Утину).
Кончина
В марте 1865 года редакция «Колокола» покинула Англию и переехала в Швейцарию, паспорт которой Герцен к тому времени получил. Сферой проекта остается «слово, анализ, обличение, теория», а не практические задачи по руководству революционным движением. В 1866-м выстрел Каракозова в императора закрыл эпоху «Колокола» — 1 июля 1867 года издание было прекращено.
28 декабря 1867 года супруга Касаткина Елизавета Васильевна нашла Виктора Ивановича в кабинете мертвым.
«Смерть Касаткина нас тоже глубоко поразила, мне жаль бедную вдову, которая, верно, чувствует себя очень одинокой в Женеве» (Герцен).
«Сейчас получил письмо от Огарева. Смерть Касаткина его перевернула, он имел обморок на улице. Жена Касаткина в отчаянии» (Герцен — своей дочери Тате).
Фельдмаршал Барятинский/Ставрогин
Взгляните: некогда в этом книжном ряду с оранжевыми ярлыками на корешке стоял и наш раритет — 715-м.
«Хорош также и внешний вид библиотеки [фельдмаршала Барятинского], хотя и не поражает роскошью переплетов. Корешки снабжены разноцветными наклейками с печатным порядковым номером, которому соответствовал номер в каталоге» (И.Н. Розанов).
История легко огибает фигуры творцов культуры — но биография фельдмаршала изучена досконально. Отметим лишь несколько моментов.
«Отец фельдмаршала, Иван Иванович Барятинский, был связан с масонскими кругами, и после рождения первенца неизвестный человек оставил на пороге княжеского дома в имении Марьино рисунок-гороскоп. Из предсказания сбылись именно пророчества о победах на Востоке и о призрении пленника. Александр Иванович Барятинский, фельдмаршал, завершил Кавказскую войну, продлившуюся около шестидесяти лет, а его пленник — имам Шамиль — жил в калужском имении Барятинских».
В 1838-1839 годах Александр Барятинский сопровождал будущего императора Александра II в путешествии по Европе.
«Тогда же и там же Барятинский сблизился с графом Иосифом Вильегорским. Знакомы они были давно — соседствовали имениями в Курской губернии. Барятинский и Вильегорский задались целью собрать библиотеку иностранных сочинений о России и Музей предметов, относящихся к России» (ГПИБ).
Князь Барятинский щедро увековечен писателями-современниками.
«Юность князя отразилась в известной юнкерской поэме Лермонтова «Госпиталь», ходившей по России в рукописных копиях (а Достоевский живо интересовался бесцензурной литературой). В поэме юный Лермонтов осмеивает амурные похождения своего соученика по юнкерской школе, называя его «князь Б., любитель наслаждений» и далее прямо — «Барятинский». Портретность персонажей этой поэмы общеизвестна» («К вопросу о прототипе Ставрогина», Р.Г. Назиров).
«А вы, надменные потомки…» Несомненно, и Барятинский включен Лермонтовым в этот хрестоматийный собирательный образ: друзьями князя были Трубецкой, Куракин, Нессельроде, Дантес — «золотая молодежь», затравившая Александра Сергеевича. Барятинский — после дуэли — прислал Дантесу письмо на гауптвахту.
«Мне чего-то недостает с тех пор, как я Вас не видел, мой дорогой Геккерн, поверьте, что я не по своей воле прекратил мои посещения, которые приносили мне столько удовольствия и всегда казались мне слишком краткими, но я должен был прекратить их вследствие строгости караульных офицеров. <…> Тем не менее верьте по-прежнему моей искренней дружбе и тому сочувствию, с которым относится к Вам вся наша семья. Ваш преданный друг Барятинский».
«Как известно, блестящий молодой генерал в рассказе молодого Толстого «Набег» прямо списан с А.И. Барятинского, и писатель «даже беспокоился, что тот узнает в нем себя» (Р.Г Назиров).
«Этот блестящий аристократ и военный, гордый, развратный, отличавшийся несомненной личной храбростью, вообще был заметной фигурой своей эпохи. Он описан под своим собственным именем в лукавом рассказе Н.С. Лескова «Голос природы» (Р.Г Назиров).
«В момент …романа «Бесы» только два человека в России носили высший военный чин генерал-фельдмаршала: граф Федор Федорович Берг и князь Александр Иванович Барятинский. Имя его и титул совпадают с «князем А.Б.» из записных тетрадей к «Бесам». Выясняется также, что характер А.И. Барятинского полностью совпадает с характеристикой блистательного, гордого и развратного «князя А.Б.» По нашему мнению, криптоним «А.Б.» следует расшифровывать: князь Александр Барятинский…» (Р.Г Назиров).
Барятинский добавляет в эту историю любовный мотив.
«Последнее его «дело» заключалось в романтических отношениях с женою одного из состоявших при нем штаб-офицеров — подполковника В.А. Давыдова. …В Штутгарте между Давыдовым и Барятинским состоялась «карикатурная дуэль», после чего в декабре 1862 года князь был уволен от службы и начался шумный бракоразводный процесс».
Есть и другая версия обстоятельств женитьбы князя.
«Описав дуэль Печорина и Грушницкого, Лермонтов словно предсказал дуэль кавказскому наместнику князю Александру Ивановичу Барятинскому, где князь дрался защищая честь замужней женщины княжны Орбелиани-Давыдовой, на коей вынужден был жениться, будучи разжалованным за эту дуэль и изгнанным из России. Чета уехала в Швейцарию, где Князь вскоре скончался от ран».
Сделка
«Уже с 1866 года, — не оставляла его [Барятинского] мысль о приобретении одной из замечательнейших библиотек, составлявшей собственность поселившегося в Женеве русского господина Касаткина» (А.Л.Зиссерман, биограф Барятинского).
Барятинский просил Касаткина продать ему книжную коллекцию — Виктор отказался. После скоропостижной смерти энергичного и деятельного тридцатишестилетнего Касаткина купля-продажа состоялась.
«Веденные со вдовою его в течение нескольких лет переговоры наконец увенчались успехом, и в 1874 году библиотека, вмещавшая в себя 25 тысяч книг по разным отраслям науки, а также значительную коллекцию эстампов, была приобретена Барятинским за 45 тыс. франков» (А.Л. Зиссерман).
Исследователи полагают, что сумма покупки не соответствовала стоимости уникальной коллекции, тем более — в сделку был включен и архив.
«Считается, что коллекция Касаткина — самая ценная из всех, вошедших в состав библиотеки Барятинского. Она включала в себя старопечатные издания, старинные книги, гравюры…»
ГПИБ
В 1879 году князь умер — «в конце жизни Барятинский очень скучал: слава, безделье, пресыщение, хандра», — и библиотека перешла к его младшему брату.
«В 1882 г. было решено передать собрание в Исторический музей сроком на 25 лет. …Срок истек в 1917 г., и собрание Барятинского осталось в Историческом музее, затем вошло в фонды ГПИБ, и ныне главная его часть располагается в книгохранении под шифрами 115-145» (И.Ю. Розова «Библиотека А.И. Барятинского»).
«Гос. публичная историческая библиотека имеет исключительное по ценности собрание книг и брошюр, вышедших во Франции в годы революции. Большая и лучшая часть его поступила в свое время в бывшую библиотеку исторического музея в числе книг фельдмаршала князя А.И.Барятинского. Барятинский же, по-видимому, эту часть своей коллекции приобрел у вдовы В.И.Касаткина, книголюба и библиографа, сотрудника журнала ’’Библиографические записки”, ставшего политическим эмигрантом» (Благовещенская Е., Димант С. «Памятники Французской буржуазной революции 1789 года в Гос. публичной исторической библиотеке» // Ист. журнал. 1939. № 7.).
Дар Блохинке
Каким образом реликвия оказалась на чердаке? Весьма вероятно, благодаря просветительским убеждениям книговладельцев позапрошлого века: личные книжные собрания в те времена выполняли функции научных библиотек — и собственники полагали своим гражданским долгом открывать к шкафам свободный доступ.
«Я давал книги всем любознательным по их желанию и запросу, книжные полки мои были им беспрепятственно доступны. Смотрели, поглядывали, пощупывали, брали что угодно при мне, когда я дома, или без меня, когда я отлучался. Все это делано мною вследствие правила — книги существуют для того, чтобы ими пользовались. Какой прок иметь книги и держать их под спудом и недоступными для других? Пусть ими пользуются. Ну, пропадет десяток-другой, зато сотни книг будут читаны, принесут пользу или удовольствие и таким образом выполнят свое назначение» (С.Д. Полторацкий).
Предположительно: наш раритет из такого «десятка-другого» «зачитанных» книг, взятых в библиотеке Барятинского (только почему страницы не разрезаны?).
Осуждаем, но Блохинке остается лишь выразить свою признательность анонимному книжному вору: погрузившись во времена между Базаровым и Верховенским, мы осознали и корни, и скрепы. «Оживили» ровесников «отцов», «детей» и «бесов», послуживших писателям пищей для ума.
И живо затрепетал вопрос: русская литература реально отражала социальные типажи или же она их создавала из смуты предчувствий, по принципу «все, что будет, уже есть»?
И любопытно — каких персонажей синтезируют в своих романах сегодняшние «толстоевские»?
