«Книги с чердака в деталях»: рассматриваем устройство старинных книг. Кликайте на фото для увеличения.
На создание теории библиологической психологии Николай Александрович Рубакин (1862, Ораниенбаум — 1946, Лозанна) потратил времени «почти столько же, сколько потратил Эйнштейн на попытку создать единую теорию поля» (). Впервые чтение было осмыслено как психологический и социально-психологический феномен и процесс: книга «рождена не только психической работой писателя, но и всем укладом социальной и политической жизни общества, в котором эта книга появилась», и наоборот — книги через читателей управляют жизнью социума ().
Николай Александрович Рубакин (1862-1946). Среди книг. Опыт обзора русских книжных богатств в связи с историей научно-философских и литературно-общественных идей. Справочное пособие для самообразования и для систематизации и комплектования общеобразовательных библиотек, а также книжных магазинов. 2-е издание, дополненное и переработанное. В трех томах. Издано в 1911-1913 годах в Москве книгоиздательством «Наука», в типографии П.П. Рябушинского, располагавшейся по адресу Страстной бульвар, Путинковский переулок.
«Среди книг» – главная и любимая работа «энциклопедиста вне времени и пространства», автора 280 книг и брошюр, была задумана прежде всего как руководство для чтения. Времена чтения вслух в гостиных заканчивались: книги становились доступнее, народ – грамотнее, люди научились «читать про себя» и искали книги для саморазвития. Наступила эпоха рефлексии — автор осмысливает и систематизирует все лучшее, написанное на русском языке с 1825 года. Все сочиненное, переведенное и прочитанное российским обществом. В трехтомнике содержится указатель и краткие библиографические описания: от математики и логики — до этнографии и геологии. Книговедческий размах поражает – как это было возможно без гугла? Все двадцать две тысячи бибописаний снабжены условными обозначениями: звездочками, цифрами. Ключом к ним являются таблицы, «чтобы каждый читатель смог найти себе книгу, руководствуясь не только темой, но и своей подготовкой, склонностями, вкусом». Рубакин указывает «с настроением» книга или же «без настроения». Определяет книги «не чуждые пессимизму» и книги «активного, волевого типа». Библиограф и книговед, Николай Александрович создал этот небывалый труд на материале собственной библиотеки, собранной в России и за границей.
«…Зная качества книги и наблюдая реакции данного читателя на эту книгу, мы по этим реакциям получаем возможность судить о свойствах того читателя, который на такой раздражитель так реагирует. …Объективная классификация книг должна помочь нам ориентироваться в бесконечном разнообразии книжных сокровищ... Объективная классификация авторов должна помочь нам ориентироваться в истории литературы... Значит идеалом ее (библиопсихологии) должно быть точное знание» (Н. Рубакин).
Блохинка хранит первый том трехтомника — «Языкознание, литература, искусство, публицистика, этика в связи с их историей», изданный в 1911 году.
Владельческий полукожаный переплет эпохи, с незначительными потертостями.
На кожаном корешке инициалы владельца, заказавшего переплет, — А. Б., разгадать их пока не удалось, никаких ассоциаций.
Экземпляр с браком, полиграфическая ошибка: дважды подшита одна и та же тетрадь (с 17-33), следующая тетрадь отсутствует. Вырезан лист (с. 133-134). Такие потери было принято заменять факсимиле, сделанным с дублетного экземпляра, здесь его нет – утрата либо не обнаружена, либо не найден «близнец».
Ценник антикварного магазина № 18 МОГИЗ (он же КОГИЗ – Московский отдел Книготоргового объединения государственных издательств СССР). Сорок рублей за трехтомник. МОГИЗ существовал с 1929 по 1949 год, то есть Ленинка приобрела том в МОГИЗе в этом временном промежутке.
С 1955 года раритет принадлежит Блохинке. На обороте свободного листа нахзаца обозначена цена: сорок рублей за три тома.
Теперь попытаемся расшифровать автограф/экслибрис. Очередной владелец нашего раритета оставил на титульном листе монограмму: ВК.
По полям страниц рассыпаны владельческие карандашные пометы.
Корректорский значок «вставка», редакторская правка на странице 57, отмечены персоналии социалистического течения, особо — марксисты, большевики, трудовики.
Пользуясь дедуктивным методом, можно сделать предположительные выводы о владельце. ВК — профессиональный читатель, с карандашом в руке. С корректорско-редакторской выучкой. Несомненно, «работник книжного дела». Заточен на проблематику общественной борьбы. Социал-демократ, большевик. Возможно, журналист/писатель. Кто бы это мог быть? Обратимся к свидетельству сына автора — Александра Рубакина (1889-1979), который в 1944 году вернулся на родину и написал об отце биографическую книгу: «Рубакин. Лоцман книжного моря» (Молодая гвардия, 1967 год, «Жизнь замечательных людей»). Историк медицины и писатель, достойный потомок и наследник идей отца — но со своим вектором, Александр Николаевич пишет:
«Основные недостатки теории библиопсихологии были всего лучше, с нашей точки зрения, вскрыты хорошим знакомым Н.А.Рубакина по эмиграции, видным деятелем Коммунистической партии В.А.Карпинским. Он настолько хорошо критикует основные ошибки и противоречия библиопсихологии, что лучше всего привести целиком некоторые его замечания из письма к Рубакину от 16 февраля 1923 года:
«...Больше всего мешает усвоению В[ашей] книги, а след[овательно] распространению В[аших] идей, как раз то, что кажется В[ам] наиболее удачным в методе ее изложения. Именно. Вы сначала на доброй половине книги оглушаете читателя кучей доказательств, что книга вообще — миф, фикция, что познание книги абсолютно невозможно, как невозможно познание других «я» и вообще мира, что челов[еческое] «я» обречено на абсолютное одиночество и т.п. и т.п. Если принимать все это всерьез — а ведь это Ваши теоретич[еские] положения! — то, в сущности, я не читал книги более пессимистической, чем Ваша, и самый эпиграф ее звучит горькой иронией и над книгой вообще и над автором данной книги.
Однако, прочитав вторую половину, читатель убеждается, что не так страшен черт, как его малюют. Это, конечно, утешительно. Но вот что худо: испытывая сильную потребность вернуться к теоретической части, читатель сличает теоретич[еские] начала с практич[ескими] концами и убеждается после адского труда, что они решительно не сходятся. Кажется, нет ни одного теор[етического] положения, к[оторое] не противоречило бы практич[ескому] выводу...
В сущности, если принять всерьез некоторые наиболее общие принципы из числа высказанных в книге, то автор — спиритуалист, соллипсист. Как это ни странно для известного нам Рубакина, но это так. Или иначе: это странно в такой же мере, как то, что Рубакин, написавший десятки популярных книг, которые непосредственно содействовали развитию классового сознания рабочих и крестьян, которые непосредственно развивали чувства классовой вражды и ненависти к угнетателям, которые непосредственно толкали к восстанию, к революции, к гражданской войне, — этот самый Рубакин заявляет себя сторонником «неуничтожаемости личности человеческой рукою человеческою же», противником «возбуждения и культивирования ненависти, мести, злобы и т.п.», сторонником «прекращения всех кровопролитий», т.е. противником гражданской войны и революции!» Ваш Институт, — пишет он в том же письме, — ставит задачей создание наилучших методов агитации и пропаганды. Но буржуазным правительствам и господствующим классам и без того принадлежит монополия в деле агитации и пропаганды: в их руках находятся все научные, технические, материальные средства и персональные силы. Буржуазия практически не заинтересована в Вашем проекте.
2. Ваш Институт не только чисто научное учреждение: он ставит еще чисто практические цели (и правильно!) — руководства чтением на дому и оценки книг не только с чисто научной, но и с «моральной» (как Вы пишете) точки зрения, наряду с созданием кадров интеллигенции, проникнутой Вашими идеями (и это правильно!) — Что это значит фактически? Не более и не менее как вот что. Вы предлагаете буржуазии на ее средства создать Институт с целью воспитания кадров интеллигенции, настроенной оппозиционно к этой самой буржуазии и ее строю в его крайних проявлениях и с целью усовершенствования и развития агитации и пропаганды в том же оппозиционном духе! Причем руководство всем этим должно находиться в руках этой самой «надклассовой» или «внеклассовой» гуманной, высокодобродетельной и пр. и пр. интеллигенции. Понятно, что буржуазия не только не заинтересована в осуществлении Ваших идей, а как раз наоборот.
…В заключение — один из многочисленных частных вопросов. Вы не раз говорите, что огромное большинство людей принадлежит к типу смешанному, или среднему. В параллель с этим я приведу В[аше] утверждение... что б[иблиологическая] пс[ихология] дает возможность писать книги, одинаково удовлетворяющие читателей разных типов... Но в таком случае получается крайне любопытный вывод. Для создания новых книг чисто (формально) психолог[ические] особенности будущих читателей их не важны; вопрос об их изучении отпадает. Остается необходимым лишь изучение фактич[еского] содержания мнемы этих читателей».
Остановимся на этом предположении – монограмма ВК принадлежит Вячеславу Карпинскому. Версия не бесспорная, но достаточно обоснованная. Когда-нибудь станет более доступной экспертиза – соответствующий «искусственный интеллект»? – и возможно, будут найдены другие варианты атрибуции. Однако маловероятно, что найдется еще один ВК – современник автора, москвич, большевик, профессионально и скрупулёзно изучивший столь фундаментальный труд.
P. s. Продолжим эту линию – она ярко иллюстрирует рубакинское понимание работы слова в социуме.
После революции Вячеслав Карпинский (1880, Пенза — 1965, Москва) стал советским вельможей, членом редколлегии газеты «Правда». В 1936–1937 годах работал в аппарате ЦК ВКП(б). ВК «не попал под каток в 1920-е годы, когда новый вождь убирал ленинскую гвардию. В 1933 году Карпинский въехал в «Дом на набережной» и прожил там до своих последних дней. Его брат Александр Карпинский в 1937 году был казнен (приговорен Тройкой УНКВД по Алма-Атинской области, реабилитирован 18 апреля 1989 г. Алма-Атинской облпрокуратурой). В мясорубку репрессий попала и его вторая жена, и ее семья. Почему Сталин не тронул Карпинского, брата и мужа «врагов народа»? Быть может, его спасло то, что в 1937 году Вячеслав Алексеевич ушел на научную и литературную работу. Обратим внимание, «большевика Карпинского, близкого соратника Ленина, в библиопсихологии Рубакина больше всего интересовал вопрос о практических выводах для агитации и пропаганды среди рабочих и крестьян» — так формировалась школа манипуляций, когнитивных искажений и соцреализма, перепрошивка общественного сознания под новую власть. Карпинский написал несколько трудов о Ленине, был автором книг об основах строя советского государства (например: В. А. Карпинский. Права и обязанности ГРАЖДАН СССР, Издательство «Молодая гвардия, 1945 год). Получил звание Героя Социалистического Труда. Захоронен в номенклатурном пантеоне Новодевичьего монастыря.
Карпинский «находит правильной идею создания Международного института библиопсихологии. Но вместе с тем он указывает Рубакину, что создание такого института в капиталистической стране попросту немыслимо» (А. Рубакин).
У Вячеслава Карпинского, как и у Николая Рубакина, также был достойный потомок, постигший секреты работы Логоса, и идеи влияния слова на общество получили блистательную реализацию. Каждый, кто пережил перестройку, непременно читал тексты Лена Вячеславовича Карпинского (1929—1995). Странным именем его нарекла Крупская («в честь Ленина, потому что отец его был профессиональным революционером, работал с Лениным, был другом его и самой Крупской» (). А хоронили Лена Вячеславовича в 1995-м на Троекуровском кладбище друзья-шестидесятники вместе с Михаилом Сергеевичем Горбачевым.
Напомним пунктирно биографию Лена Карпинского, транслировавшего в нашу эпоху «пацифистское миросозерцание» библиопсихолога Рубакина.
«В 1969 году Карпинский написал статью «Слово — тоже дело», которую стал распространять среди друзей, но под псевдонимом Окунев. Защищая идеи «социализма с человеческим лицом», автор выражал надежду на то, что в новое время, когда не все потоки информации можно держать под контролем, именно слово может изменить обстановку в стране. Само слово — уже дело, способное повлиять на поведение людей… Статья получила распространение в самиздате и, конечно, попала в поле зрения Пятого управления КГБ. Его пригласил к себе начальник Пятого управления КГБ генерал Филипп Бобков. …Генерала насторожило обращение автора статьи к творчески мыслящим коллегам с предложением о создании «современной марксистской библиотеки» (И. Н. Зорина-Карякина — историк-международник, Заметки о Лене Карпинском. Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2022).
«Само слово – уже дело». Библиотека тоже дело. Виртуоз публицистики, Лен Вячеславович вошел в круг «высоколобых» – понимавших, как именно текст работает с общественной ментальностью. Еженедельно собирались «высоколобые» на семинар на социальные, теоретико-экономические, семиотические, культурологические и исторические темы.
«Приходили Пятигорский, Аверинцев, Гуревич, Баткин, Вяч. Вс. Иванов, Шляпентох, Щедровицкий. В 1972 году институт усилиями ЦК и МГК КПСС был разгромлен… Ушел и Лен Карпинский — в издательство «Прогресс». Лен с группой единомышленников готовит самиздатовские сборники по истории советского общества».
«…Когда началась перестройка, и начал ее еще один «шестидесятник», «диссидент в системе» — Михаил Горбачев, словно из небытия в жизнь, журналистику, науку, политику вернулись многие умные, достойные и честные романтики оттепели. Активнейшим среди них стал Лен Карпинский — публицист, социолог, журналист, редактор. …Вернувшийся из Югославии еще один «правдист» и их с Леном друг — Тимур Гайдар, два года проработавший там военным спецкором, привез оттуда замечательную машину — называется «ксерокс». Можно печатать сколько хочешь текстов, очень удобно для маленькой типографии. Вот все они и возмечтали, что «слово станет делом». Их всех тогда объединила идея жить не по лжи, но по «интеллектуальной совести».
С 1989 года Лен Карпинский работал в «Московских новостях» сначала политическим обозревателем, с августа 1991 — главным редактором, с октября 1993 года — председателем редакционного совета. Осуждал российскую исполнительную власть за действия во время Октябрьских событий 1993 года и Первой чеченской войны: «При моноэкономике, то есть при доминирующем госсекторе, чиновничьи стороны, — считал Карпинский, — ведут борьбу не за разделение и сочетание ветвей власти, а за то, чтобы ухватить всю эту власть без остатка и безраздельно ею пользоваться. Избранная Горбачевым, а затем и Ельциным президентская исполнительная вертикаль есть прямое повторение аппаратной структуры КПСС, и потому она так легко была принята и поддержана отечественным чиновничеством… В стране с гипертрофированным восприятием центра и первого лица, в стране, где исторически утверждались и реализовывались лишь деспотические режимы, именно поэтому и не нужна более централизованная вертикаль... Одна из его последних записей в дневнике: мы снова строим общество, в котором «иерархия стоит над правом и где право вместе с государством — частная собственность бюрократии».
В эти годы «Московские новости» читали все.
P. p. s. Труд «Среди книг», создавший библиопсихологию, Н. А. Рубакин посвятил своей матери Лидии Терентьевне. В 1873 году она, заскучав в старозаветной семье купцов-старообрядцев, решила открыть в Ораниенбауме частную библиотеку – сыграло роль ее знакомство с Писаревым и шестидесятниками. И Николай играть «в библиотеку» начал раньше, чем читать. Научившись грамоте, стал издавать собственные рукописные книжки. Писал стихи:
Я один, но не могу я с силой темною не биться.
Я погибну, ну так что же,
Раз мое погибнет тело?!
Будет дух мой так же биться
Все за то ж святое дело…
Я хотел бы это счастье
с бою взять – народной властью!
Окончив реальное училище, менее чем за год Рубакин прошел весь курс гимназии, получил аттестат зрелости с отличием и вместе с ним — право на поступление в университет. Естественное отделение он окончил с отличием. Профессор Ф. П. Овчинников видел в нем «своего будущего ассистента, помощника, преемника». Но время становилось все страшнее. За подписание протеста против избиения студентов полицией и казаками Николай Александрович потерял возможность университетской карьеры и отправился отбывать ссылку в деревушку близ Алушты — где видного литератора завербовали в эсеры.
«Десятки революционных брошюр, написанных Рубакиным и широко распространенных в годы первой русской революции, — примечательны. Они совершенно не напоминали обычную эсеровскую литературу, полную трескучих фраз, риторического пафоса. Они очень «рубакинские». Каким бы псевдонимом ни подписывал их автор — ни у кого не было сомнения в том, кто их написал. Насколько революционные книги Рубакина были далеко не эсеровскими, видно из того, что в Крым к Рубакину приезжал такой видный социал-демократ, как Л. Б. Красин, и вел с ним переговоры об издании его революционных памфлетов социал-демократическими организациями. Рубакин передал Красину рукописи некоторых своих брошюр: «Правда о бедствиях простого народа», «Долой полицию!» и другие. Много лет подряд революционные брошюры Рубакина были одними из самых распространенных в России. Одна из них «Хватит ли на всех земли?» за шесть лет — с 1904 по 1910 — выдержала 51 издание и разошлась в количестве более полумиллиона экземпляров» (Л. Разгон).
Плеве отдает приказ выслать Рубакина из России «навсегда». Примерно в то же время «писатель Николай Рубакин, эсер, первым догадался о провокаторстве Азефа» (из донесения в полицию).
«В своих автобиографических заметках, написанных в 1928 году, [Н. А.] Рубакин пишет, что «дело Азефа его побудило не только выйти навсегда из партии с.-р., но и выбросить всякий терроризм из своего революционного миросозерцания... Полагая, что вражеский фронт легче всего и основательнее всего может быть разрушен пропагандой, чем террором всякого рода, казнями и другими кровопролитиями, он с этих пор сосредоточил свое внимание на создавании научной теории пропаганды» (А .Рубакин).
Жизнь в условиях жесткой цензуры и турбулентности не располагала к библиографии, в 1907-м русский книговед-трудоголик Рубакин уехал в Швейцарию как политэмигрант. Перед отъездом за границу он подарил свою библиотеку, 130 тысяч томов, Петербургскому отделу Всероссийской лиги образования. В 1909 году Рубакин заявил о своей «непартийности» и отвращении к тому, что он называл «полемикой»: «Рубакин совершенно искренне был уверен и в том, что он со своими книгами «стоит над всякой полемикой, над всякими политическими дискуссиями. А в действительности он был полемист природный, неудержимый» (Л. Разгон). Упомянем, кстати, что Ленин иронизировал по поводу «курьезного предубеждения автора против «полемики»: «В предисловии г. Рубакин заявлял, что сам он «на своем веку никогда не участвовал ни в какой полемике, полагая, что в огромнейшем числе случаев полемика — один из лучших способов затемнения истины посредством всякого рода человеческих эмоций». Блестяще доказав, что автор этого заявления сам в высшей степени подвержен «эмоциям» и что именно они завели его в эклектизм и идейную путаницу, Владимир Ильич восклицал: «О, г. Рубакин, никогда на своем веку не участвовавший ни в какой полемике!» (А. Рубакин).
В Швейцарии все сложилось. В Кларане и Лозанне Николай Александрович вновь собирает более 100 тысяч томов. «Швейцарская» библиотека Рубакина стала авторитетным культурным центром. К Николаю Александровичу стекались оставшиеся без приюта личные коллекции, ему систематически присылали новые издания из Советской России. «Ею пользовалась на протяжении десятков лет вся революционная эмиграция, к Рубакину обращались все слависты мира» (Л. Разгон). 22 октября 1916 года в Женевском педагогическом институте Ж.Ж. Руссо была открыта секция библиопсихологии – так официально зародилась новая наука. Николай Александрович Рубакин стал директором этой секции. Несколько лет спустя секция выросла в Институт библиологической психологии. Рубакин разрабатывал руководства чтением в связи с изучением психологии основных типов читателей. В 1929 году в библиотеке Народного дома в Лозанне, где он организовал библиопсихологическое изучение читателя, выдача научных и научно-популярных книг возросла почти в пятьдесят раз.
«Одна и та же книга действует на разных субъектов по-разному в зависимости от свойств их психического типа. Каждый отзыв каждого читателя о книге, фразе, слове уже представляет его реакцию на них. Его характеризует даже отсутствие реакций, слабость или сила их, длительность или быстрота, с какой он реагирует на библиопсихологического раздражителя, медленность наступления реакций, продолжительность их существования, их интенсивность и т. д.» (Н. Рубакин).
По словам автора книги о Н.А.Рубакине «Под шифром “РБ”» писателя Л. Разгона, «в библиопсихологию Рубакин втискивал биологию, физиологию, рефлексологию». Он формулирует законы, по которым слово работает в социуме и с личностью. Библиологическая концепция Н.А.Рубакина затрагивает комплекс вопросов, связанных с восприятием, пониманием, памятью и т.д.:
«Библиологическая теория Н.А.Рубакина есть результат творческой переработки взглядов российских и европейских, преимущественно немецких, философов, физиологов, лингвистов; привнесение их научных концепций на библиотековедческую почву; попытка объяснить сложнейшие и тончайшие взаимосвязи книги (текста) и читательского восприятия… После рассмотрения социально-психологических основ библиопсихологии Рубакин обосновывает ее биологические корни. Он это делает, исходя из павловской теории естественных (безусловных) и условных рефлексов…Для Рубакина очень важным был тот момент, что мнема объединяет и раздражение, и возбуждение, и физику, и психику, и сознание, и подсознание личности. Энграмма – согласно Р.Семону – это след, или следовая реакция раздражения, ведущая к некоторым изменениям в организации материи мозга. Экфория, т.е. внесение, – переход энграммы из потенциального в кинетическое состояние. Именно их работы, наряду с работами его современников и соотечественников – И.Павлова, И.Сеченова, В.Бехтерева, легли в основу главного тезиса Н.А.Рубакина: «Содержание книги – это то, что ею возбуждается у всякой книги столько содержаний, сколько у неё читателей. Каждому читателю – его книгу!» ()
«Не суди о своем уме и способностях по книгам, тебе неподходящим»: мерилом ценности книги Рубакин считал не объем даваемых ею знаний, а ее влияние на читателя.
«Н.А. Рубакин сформулировал основные законы библиопсихологии: закон Семона, закон Гумбольдта–Потебни, закон Тэна. «Гумбольдт, Мах, Тэн и другие, далёкие от марксизма учёные не могли не вызывать подозрений и неприятия в советской России. Можно смело предположить, что, живи Н.А.Рубакин в это время в стране, не избежать бы ему «философского парохода». Эта книга вызвала шквал критики советских библиотековедов, последовавший затем остракизм учёного, замалчивание его имени на Родине вплоть до 60-х годов XX века» ().
«Познакомились мы здесь с Ганди, лично. Здесь происходит настоящее движение: цели и методы Ганди усиленно и очень успешно разрабатываются изучаются и вводятся в жизнь тихо, медленно, но все же просачивается тут и там его влияние» (Н. А. Рубакин, 12 июля 1931 года).
А потом была война.
«Известно, что Вторая мировая война обусловила ещё одну его подвижническую деятельность: помогать книгами русским военнопленным и беженцам, которым удалось спастись в нейтральной Швейцарии. Через сочувствующих его делу ценителей его знаменитой на весь мир библиотеки Рубакину удалось организовать материальную и юридическую помощь интернированным гражданам. В общей сложности через его библиотеку прошло около 10 тыс. (!) навеки благодарных ему людей» ().
Жилось Николаю Александровичу в Швейцарии трудно, крайне бедно. Это удивительный факт: Рубакину, практически безвыездно прожившему в Швейцарии последние сорок (из 84 отмеренных ему) лет, была назначена персональная пенсия от советского правительства. Но это не спасало его от нищеты. Европейские издательства не решались сотрудничать с человеком, поддерживающим связи с большевистской Россией
«Для доказательства вздорности предъявляемых обвинений в том, что он берёт деньги от кровавого правительства, Н. А. Рубакин приводит убедительную аналогию: Швейцария тоже берёт деньги за поставляемые товары, и газеты «не видят в этом ничего предосудительного и не кричат: зачем продаёте часы, плуги и т.д. тому же правительству» ().
Рубакин получал предложения продать свое собрание от нью-йоркской Публичной библиотеки Лейденберга, от директора швейцарской Национальной библиотеки в Берне, от Базельского университета – однако, несмотря на скудную жизнь, сберег свою коллекцию для советского народа:
«В библиотеке все знают, что в хранении обитает призрак Николая Рубакина. По ночам, когда этажи закрываются на ключ и запечатываются сургучными печатями, ночные дежурные слышат, как кто-то ходит. Отчетливо слышны шаги и шорохи. Возможно дело в том, что в своем завещании Рубакин указал, что всю свою личную коллекцию (а это 75 000 книг) он завещает Библиотеке имени Ленина. После его смерти так и сделали. ... Только вместе с книгами привезли урну с его прахом и некоторое время она хранилась здесь же. Вот на этом столике рядом с портретом. Потом урну с прахом захоронили на Новодевичьем кладбище, а дух остался охранять книги» ().
Более чем столетняя история превратила нашу реликвию в миниатюрный памятник культуроцентричному патриотизму. Идеи Рубакина и биография конкретно нашего экземпляра так или иначе связаны с жизнью оппозиции в Российской империи и Советском Союзе, с девятнадцатого века и до распада СССР – шестидесятников, революционеров, марксистов, белоэмигрантов, истинных ленинцев, сталинистов, и снова шестидесятников, «диссидентов в системе». Общественная полемика, вызванная идеями Рубакина, многообразие интерпретаций его текста (имея научный интерес, можно написать сотню монографий) – убедительная демонстрация истинности основного тезиса библиологической психологии: «у всякой книги столько содержаний, сколько у неё читателей».
Становится понятнее, почему читатели время от времени устраивают костры из книг.
В архиве Ленинки, по свидетельству Александра Рубакина, лежат две рукописи романов Николая Александровича из истории русской интеллигенции: «Многоэтажная совесть» и «Каиново семя». Интересно было бы прочитать.