Фрэнсис Скотт Фицджеральд, возвестивший миру о начале «века джаза», для периода в истории США между окончанием Первой мировой войны (1918) и началом Великой депрессии (1929), по сути создал новую мировую литературную традицию.
Из сборника «Новые мелодии печальных оркестров»: «Внезапно в круг резкого – вырви глаз – света выскочила из замаскированного прохода молодая, тонкая как тростинка негритянка, спугнула музыку, перешедшую в неупорядоченный минор, и затянула ритмичную трагическую песню. Дудочка ее тела вдруг переломилась, она принялась выделывать медленный бесконечный степ, без продвижения и без надежды, как провал убогой мечты дикаря. С истерической монотонностью, безнадежно, однако непримиримо, она раз за разом выкрикивала, что потеряла Папу Джека. То одна, то другая оглушительная труба пыталась сбить ее с упорного такта безумия, но ей был внятен только глухой рокот барабанов, которые переносили ее в некий уголок времени, затерявшийся среди множества забытых тысячелетий. Когда умолкло пикколо, негритянка вновь вытянулась в тоненькую коричневую струнку, пронзительно, душераздирающе вскрикнула и исчезла во внезапно наступившей темноте.
– Если бы ты жила в Нью-Йорке, то не спрашивала бы, кто это, – произнес Джон, когда вновь вспыхнул янтарный свет. – Следующим будет Шейк Б. Смит, комик, что называется, худое трепло…»
История Эмори Блейна («По эту сторону рая») стала олицетворением введенного Ф. С. Фицджеральдом понятия «век джаза»: «Слово «джаз», которое теперь никто не считает неприличным, означало сперва секс, затем стиль танца и, наконец, музыку. Когда говорят о джазе, имеют в виду состояние нервной взвинченности, примерно такое, какое воцаряется в больших городах при приближении к ним линии фронта. Для многих англичан та война все еще не окончена, ибо силы, им угрожающие, по-прежнему активны, а стало быть, спеши взять свое, все равно завтра умрем» (подробнее: ).
«Самая увлекательная и чудесная из всех книг, написанных за последние годы и в Англии, и в Америке» (Т. С. Элиот). В романе Ф. С. Фицджеральда «Великий Гэтсби» джаз не только фоновая музыка времени, но и композиционный прием.
«Над пропастью во ржи» Дж. Сэлинджера: «Он даже умел насвистывать классическую музыку, но лучше всего насвистывал джаз. Насвистывает какую-нибудь ужасно лихую джазовую песню вроде «Блюз на крыше», пока развешивает свои манатки, и так легко, так славно свистит, что просто радуешься».
«Смерть героя» сам Р. Олдингтон назвал «романом-джазом». «Джаз как музыкальную неоднородную форму и роман Олдингтона сближает ряд общих черт: наличие импровизации, быстрая смена ритма, вариативность сцен и событий, перебивки темпа, сочетание противоположных начал: пафоса и иронии, насмешки и грусти, намеренное разрушение гармонического строя. Сближение с джазом Олдингтон обозначает и семантически: каждая глава носит музыкальные названия, означающие смены музыкальных темпов, — медленно, умеренно, умеренно-быстро, быстро. Подобно этим названиям, нарастает темп и насыщенность событий. Роман начинается и заканчивается одним и тем же событием — смертью Джорджа. Подобная музыкальная завершенность, несвойственная до того романной форме, составляет одно из главных достоинств композиции романа, в полной мере отвечающей его проблематике» (подробнее: ).
Кристофер Ишервуд, «Прощай, Берлин!». Рассказы Ишервуда о ночной жизни эпохи джаза в Берлине веймарской эпохи стали литературной базой для популярного мюзикла «Кабаре». «Я — камера с открытым объективом, совершенно пассивная, не мыслящая - только фотографирующая».
Писатель и художник Джон Дос Пассос, создавая свой собственный уникальный стиль, объединил элементы импрессионизма, экспрессионизма и кубизма. Рисуя пейзаж американской культуры начала 20-го века методом потока сознания, в экспериментальной нелинейной форме он сочетает элементы биографии и новостных сообщений, «а джаз-банд в ресторане играл «Индостан». «Как вы их прогоните с Бродвея Где джаз-банда гром Вечный содом».
«В романе «Манхеттен» конструируется Нью-Йорк, огромный бетонно-стальной город, калейдоскоп людских судеб, лиц, эпизодов. Город полон шума, он освещен рекламой, машинными фарами; урбанистический пейзаж мастерски удается автору». (подробнее: ).
«Прием монтажа усложняется и совершенствуется в трилогии Дос Пассоса «США», которую составили романы «42-я параллель», «1919» и «Большие деньги»: «В соответствии с требованиями конструктивизма структуры обнажены и существуют сами по себе, что разбивает художественное целое романа в его традиционном понимании, но придает трилогии совершенно новые стилистические краски. Сложная композиция, сочетание вымысла и документализма, подобно кинематографу, помогает акцентировать в сознании читателя главное, ускорить или замедлить темп повествования, рассмотреть явление как бы под микроскопом, передать дух времени в калейдоскопе событий» (подробнее: ).
Трумен Капоте, «Завтрак у Тиффани»: «Квартет этот звучал неслаженно, и главным образом по вине Ибарры-Егара, который выглядел столь же неуместно в их компании, как скрипка в джазе». Безымянный рассказчик, легкая и беззаботная история. «Другие голоса, другие комнаты…»: «Тут комната начала колебаться, сперва тихонько, потом сильнее, стулья опрокидывались, горка вывалила свое содержимое, зеркало треснуло, пианола, сочинявшая свой собственный гибельный джаз, пустилась во все тяжкие, и дом стал тонуть, уходить в землю, все глубже и глубже, мимо индейских могил, мимо глубоких корней, холодных подземных ручьев, в косматые руки рогатых детей со шмелиными глазами, которые могут глядеть без ущерба на огненный лес». Капоте родился в Новом Орлеане – не правда ли, это очевидно?
Роман Джека Керуака «В дороге»/ «На дороге» создан в духе кул-джаза; придуманное им «автоматическое письмо» навеяно би-бопом. Роман выстроен как джазовая импровизация.
«Его герои слушают и стремятся слушать музыку всюду: в машине по радио, дома на пластинках, в барах в музыкальных автоматах и, конечно, в исполнении живых музыкантов – профессиональных и нет: «Ширинг начал брать свои аккорды: они выкатывались из пианино сильными полноводными потоками – становилось страшно, что у человека не хватит времени, чтобы справиться с ними всеми. Они все катились и катились – как море».
«…Время от времени ясный гармонический вскрик по новой предлагал мелодию, которая однажды станет единственной мелодией на свете и возвысит души людей к радости».
«Он может петь «Бетономешалка…» («Cement Mixer, Put-ti, Put-ti») – как вдруг замедляет бит, задумавшись, зависает над бонгами, едва касаясь их кожи кончиками пальцев, а все в это время, затаив дыхание, подаются вперед, чтобы расслышать: сначала думаешь, что он будет вот так вот какую-то минуту, но он продолжает иногда чуть ли не по целому часу…»
(Подробнее: )
«Видения Коди» Джека Керуака – 600-страничная характеристика героя «В дороге» «Дина Мориарти», которого теперь зовут «Коди Помрей»: «Я хотел приложить руку к громадной хвалебной песне, что объединила б мое ви́денье Америки со словами, выплеснутыми современным спонтанным методом. Не просто горизонтального отчета о путешествиях по дороге мне хотелось, а вертикального, метафизического этюда о характере Коди и его отношениях с «Америкой» вообще».
Джек Керуак часто пользовался музыкальным сопровождением для своих поэтических чтений. Его коллега, музыкант и композитор Дэвид Амрам, играл на фортепиано или бонго, когда Керуак читал. Позже Амрам написал: «Мы ни разу не репетировали. Мы внимательно слушали друг друга. Джаз — это то, что нужно слушать и делиться. Я никогда не заглушал ни одного слова из того, что Джек читал или сочинял на месте. Когда я делал свой спонтанный скэттинг, он играл на пианино или бонго, и он никогда не заглушал, не наступал на слово и не прерывал мысли, которые были у меня или у кого-либо еще».
Джеймс Болдуин, «Блюз Сонни»: «Пожалуй, никогда слово «джаз» не звучало для меня так весомо, как теперь, в устах Сонни».
«Они собрались вокруг Сонни, и Сонни играл. То один, то другой из них, казалось, говорил: аминь. Пальцы Сонни наполнили воздух жизнью, его жизнью, но эта жизнь вмешала в себя так много других! И Сонни вернулся к самому началу и начал с простого и ясного — с первой фразы песни. А потом он начал делать ее своей. Это было прекрасно, потому что делал он это не торопясь и потому что теперь в этом не было и следа страдания. Слушая, я будто узнавал, с каким гореньем он достиг этого, и какое горенье нужно нам, чтобы тоже достичь, и как нам избавиться от страданий. Свобода была где-то тут, совсем рядом, и мне стало ясно наконец, что он может помочь нам стать свободными, если только мы будем слушать, что сам он не станет свободным, пока не станем свободны мы».
Роман Джеймса Джонса, «Отныне и вовек» посвящен его главному герою — армии США. Эпиграфом служит казарменная баллада Р. Киплинга «Бравые солдатики»:
...Бравые солдатики пьют, гуляют,
Прокляты судьбою отныне и вовек.
Пожалей ты, господи, нас, пропащих:
Бравые солдатики - ух, брат! Эх!
Второй эпиграф тоже взят из Киплинга, «Прелюд»:
...Я хлеб твой ел, я вино твое пил.
Я и радость, и горе с тобой делил.
Боль смертей твоих - это боль моя,
Твоя каждая жизнь - это я.
«Это была история про легендарного Эдди Лэнга и про мифического Джанго, Величайшего Гитариста Мира, француза со странной, вроде бы немецкой фамилией, которую Энди никак не мог вспомнить…
Но когда ему хотелось описать им, которые никогда ничего такого не слышали, терпкую, струящуюся, удивительно нежную мелодию этой гитары, память всякий раз подводила его. Да такое и не опишешь. Это слышать надо. Четкий, мерный как маятник, идеально ровный пульс аккомпанемента с короткими щемящими всплесками минорных аккордов в конце фраз, и в каждом таком всплеске вся суть, вся сладкая горечь трагедии этого мира (и того, другого, мира тоже). А над всем этим звенит мелодия; неукоснительно выдерживая заданный аккомпанементом темп, она вьется вокруг основного ритмического стержня тугими переливчатыми арпеджио, ни на секунду не останавливается в своем движении, не знает сомнений, никуда не отклоняется, а потому и не затихает ни на миг, чтобы в паузе отыскать потерянную дорогу и снова на нее вернуться, и вдруг переходит с мягко вычерченного меланхолического джазового контура на резкий, сумасбродный и взрывной цыганский ритм, она и рыдает над жизнью, и смеется над ней – и все это так неистово, необычно и сложно, что слух не успевает полностью уловить, ум не может ничего предугадать, а память не в силах что-то удержать. Энди не очень разбирался в джазе, но насчет гитары понимал все. Американец Эдди Лэнг играл на гитаре отлично, но Джанго… этот француз был недосягаем. Как бог».
Есть в структуре текстов Эдгара Доктороу синкопированность, и роман «Рэгтайм» Василий Аксенов принял как вызов: как у американцев получается эта вольная проза с джазовым свингом? И он перевел его на русский так, как это мог сделать только Аксенов. И «Рэгтайм» стал фактом русского литературного джаза.
«Многие истории жизни – это ноты регтайма» (Э. Доктороу).
